Том 1. Голый год - Страница 58

– Курите. Знаете – карты – единое чудо на земле. Должно быть. Поэтому можно не спать для них ночей. Чудо. Кто не мечтает о чуде? – Дама пик, король треф – и девятка. Единое чудо. И красота. И еще чудо – женщины.

Камынин, играя, чертил машинально свой календарь рукописный.

– Чудо и числа дней.

К заполдням, после сна, пришли женщины, варили игрокам картошку. И Ирина, жена Камынина, чистила картошку не для мужа, и не для всех, а для Танатара. Камынин чистил сам старинной саблей, едва стоя на тонких ногах в галифе, с глазами, светлыми до святости. И Ирина подошла и склонила голову не на плечо мужа, а на плечо Танатара.

– Проиграл? – спросила тихо.

– Проиграл, все, – и Танатар улыбнулся наивно. – Казенные деньги.

– Много?

– Двести.

– Тысяч?..

– Да.

– Кто взял?

– Не помню. Кажется, Яков. Но все пропито, должно быть.

– Иди ко мне. Я тебя уложу.

– Что же, уложи. – Танатар улыбнулся слабо и наивно. – Все метелит?..

– Нет, улеглось.

Ирина, – никто не видел древних ассириянок, но все думали, что должны они быть, как Ирина, – груди, как чаша, глаза, как миндаль, и как у каменного Аримана волосы, как конские, и косами на грудь, и лицо и тело почти квадратные, почти каменные, – и легкие, как у цирковой наездницы: Ирина и была цирковой наездницей, где-то в Одессе.

Мужчины, допивая остатки, как мухи в осень, – тыкались по углам, с шинелями и шубами, чтобы уснуть. Женщины готовили костюмы на вечер в маскарад. Карты перешли на кухню к вестовым военспецов.

Камынин долго, за карточным столом, где играли, дописывал свой календарь, допивая остатки из рюмок. С ним сидел князь Трубецкой, адъютант, и они говорили лениво. Князь имел до семнадцатого года несколько переулков в Москве, и, кроме подмосковного, имения в Тамбовской, Воронежской и Полтавской губерниях, а Камынину принадлежал по чиншевому праву целый город в Западном крае, и он не знал, в каких губерниях у него леса, лесопилки, сплавы, рудники и заводы.

– Пошлем еще за бутылкой коньяку, князь, – сказал лениво Камынин.

– Сейчас надо бы принять ванну и есть землянику с белым вином, – ответил лениво Трубецкой.

– Свежую землянику? Да. Но, знаете, когда я играю и пью шампанское с белой маркой, – сначала еще ничего свежие фрукты и ягоды, – но потом – знаете – кислая капуста, шинкованная, и шабли…

Камынин выписывал числа и снова лениво сказал:

– Пошлем еще за бутылкой коньяку, князь.

– В сущности, этот коньяк, как самогон.

– Пошлем за самогоном…

– С красным перцем – и филе; хлеб есть?

– Хлеба нет, это не важно. Можно сырое мясо, князь.

Камынин вписал последнее число, долго смотрел на численник и встал, расставив тонкие свои ноги и положив руки не на талию, а на подмышки.

В комнате Ирины на диване в подушках, прикрывшись пледом и положив голову на колени Ирины, лежал Танатар, бледный, с глазами полузакрытыми и испепеленными. И вместе с сумерками вошли в комнату Камынин и Федоров. Камынин долго удерживал равновесие и наконец заговорил:

– Курите, Танатар. Ира, мне надо писать новую книгу. Роща зеленая, березовая роща, – но ее можно свести, чтобы сделать бумагу: все для книги, для красоты. Красота. Ира, ты сошлась с Танатаром, и мне надо новую женщину, – для книги. Давайте обсудим. Добро, зло, правда, ложь, – глупость. Красота. И все решать надо очень просто… Я хочу пригласить, предложить быть моей женой, – Ольгу Андреевну Веральскую.

Шли сумерки. Стекла, воздух за ними синели морозно. Перезванивали колокола. Никто не пошевельнулся, никто ничего не сказал.

– Ольга Андреевна Веральская. Надо очень просто сказать. Красота. Во имя книги. Очень все просто.

Сумерки. Сумерки – серо, сине. Зашарили тени в углах. Лицо Ирины – лицо ассириянки.

– Ира!.. Ведь у нас есть рыбий жир. И мы не умрем трое. Ира…

– Расскажи о себе, Яков.

– Что же, нет жизни, есть красота. Есть чудо. Уйти от жизни.

– Зови Ольгу, Яков… Иногда мы будем пить втроем. Две пьяные женщины!

Сумерки. Серо. Как мяч, как пружина, вскочил Танатар.

– Тройку, водки, Ольгу Андреевну – сыщем.

Дивизионную тройку в пошевнях примчали вестовые. Танатар бегал по комнатам, одеваясь за кучера. Танатар носил Ирину на руках и кричал бессмысленно: «Анаратайра». Танатар стал за кучера, Камынин и Федоров сели в пошевни.

– Пшел!..

Лошади взмяли серебряную пыль, визгнули сани, взвыли бубенцы, скосились дома, и дом на Сибриной Горе стал, как всегда, темный и хмурый. Федоров остался с лошадьми. Камынин и Танатар прошли в дом. Танатар остался в холодной гостиной. Камынин прошел в комнату Ольги. –

– А когда Камынин выходил из комнаты Ольги, в темной гостиной костлявыми своими ногами наткнулся на нечто и упал, и, поднимаясь, различил Танатара: Танатар, сжавшись, точно чтобы прыгнуть, похожий на черную кошку, лежал на полу и шептал, – слышал ли шепот Камынин?

– Все же есть чудо, есть чудо. Не надо так с тайнами. Ольга, Ольга. Не надо.

В тот вечер долго метался по городу на тройке товарищ Танатар, катая всех, Ирину, барышень, пьяного Камынина, пьяного Трубецкого, военспецов. Бал-маскарад в коммунистическом клубе.

У Ольги Андреевны Веральской гребенка была тщательно сшита, чтобы не было заметно, но Ольги Андреевны не было на бале-маскараде, а была какая-то девочка, у которой ее гребенка была сшита. Гремел военный оркестр вальсами, венгерками и мазурками. Покапчивали, все же яркие, лампы. Военспецы, особенно кавалеристы, гремели шпорами и саблями, будучи сердцем бала. Дамы были ночами, веснами (в бумажных цветах), березками, хохлушками (с бусами от елки), тирольками, огурцом и домино. И потому, что в городе не отапливались бани, а духи спекулянтами давно переправлены были в деревни, больше всего пахло пудрой и потом, специфически женским, точно так же, как от мужчин больше всего пахло махоркой. Военспецы гремели шпорами и танцевали, закручивая головы набок и в стороны, а антрактами ходили в буфет пить чай. Дамы в буфет не ходили, и в буфете рассказывали анекдоты.