Том 1. Голый год - Страница 125

125

И – аналогичная первой – дата вторая.

По увольнении крестьян в свободные хлебопашцы 27 июля 1849 года приехали землемеры, чтобы сделать раздел земли и составить сему реестр по количеству душ (и потомков их) по 7-й ревизии и по количеству взносов. – И опять впоследствии выяснилось, что, хотя и сохранился договор, где сто двадцать семь раз повторялось – «Къ сей доверенности Федоръ Ивановъ руку приложилъ. Къ сей доверенности Абрамъ Лактiоновъ руку приложилъ» – и в конце было написано; «Къ сей довѣренности за неумѣющихъ грамоты села Озеръ крестьянъ Петра Гордѣева, Ивана Агапова (и так сто восемьдесят семь имен) по ихъ личному прошенiю того села бурмистръ Семенъ Страченовъ руку приложилъ», – все же крестьяне никакого протокола такого не помнили и никакого реестра 27 июля 1849 года не было, – но крестьяне запомнили, как землемеры, пропьянствовав аккуратно у Маргуновых недели три, поблудив всласть, уехали восвояси, – тогда встретились еще на горе с телегами Марчуков и Агапов. Агапов вез дуги и крикнул:

– Сворачивай, вишь, дуги везу!

Марчуков же ответил косноязычно:

– А я… везу просвещение! – и поднял рогожу с телеги, под коей в ряд и вдрызг пьяные лежали два землемера с инструментами, учитель и поп.

Пропавшие грамоты!

Чтоб запутать истоки воли крестьян и – этим – иную волю им дать – пропали грамоты? – Все это утекло бы в ту реку, символ вечного течения Леты, что была присовокуплена Екатериной II ко княжьему гербу Смоленских, если бы те, кто выходили «в свободные хлебопашцы без земли», не приладились бы жить той породой житья, которой при речугах и реках в России живет разновидность людская – мартышки, – если бы эти не потащились по селам и весям шаромыжничать, хорошо познав, что значит поволжский вскрик «под табак», – и если бы те, что исправно платили долги <свои и чужие) по 600 руб. ассигнациями… –

Российская буржуазия возникла везде одинаково. Трое озерских крестьян – Антип Марчуков, Иван Щербаков и Сергей Бардыгин уходили в молодости – двое на Поволжье, один в Петербург, пропадали по несколько лет, слышно было о темных каких-то делах; вернулись все трое бородачами-староверами, женились на вдовах; вдруг появились деньжонки; исподволь и верно вносились в пропавшую грамоту шестисотки ассигновками, а. у ладных дворов на задах появились избушки с ткацкими станами. Вскоре такие избушки появились у многих, засветились масленками с конопляным маслом до двенадцатого часа ночи, – Марчуков, Щербаков и Бардыгин раздавали уже только основу, сами не работали. А лет через восемь тогда Щербаков-сын, Семен Антипович, а за ним наследники Марчуковых и Бардыгиных, – на пустоши, на болоте, – на шести-сотках, – заложили кирпичные корпуса фабрик. На пустоши, на заброшенной земле, на болоте, где раньше ухала выпь да пугал ночного прохожего заблудлый филин, восстали из земли красные кирпичные корпуса, заревел гудок, затолпились люди, загородились заборы, засветили сотни окон непривычным с болотом светом; – филин исчезнул: из болота возникла Озерская мануфактура Марчуковых, Щербаковых и Бардыгиных с наследниками.

Проходили тогда шестидесятые годы, эмансипация, эпоха романтического материализма или, что то же, материалистического романтизма. Внук князя-рамоли, сын борзятника, опять Кирилл Дасиевич, вновь рамоли в деда, проектировал тогда овес сеять на зябь, под озимые, в частных беседах высказывался, что овес в таком случае не только даст сам-триста, но, быть может, превратится в ячмень или рожь, – и для культурных сельскохозяйственных его начинаний ему понадобилось обмерить заповедные земли. Поречье не мерилось с самого генерального межевания, землемеры приехали к князю трезвые и – намерили не сто, а – сто три тысячи пятьсот двадцать семь десятин. По Своду Законов Российской империи значилось, что в заповедных имениях не может быть больше ста тысяч десятин: куда деть и как могли появиться эти три тысячи пятьсот двадцать семь десятин? – Земли озерские не были точно отрезаны от земель пореченских, и князь, материалистический романтик, собиравшийся сеять овес под озимые, порешил эти три тысячи пятьсот двадцать семь десятин пожертвовать озерским крестьянам по действовавшей тогда девятой ревизии.

И вот тут-то, на целых шестьдесят лет, выпало гольтепе озерской и шаромыжникам – счастье. Гольтепе, «свободным хлебопашцам без земли», мартышкам – терять было нечего. История повторяется: в России, в XIX веке, возникла вольница средневековых вольных городов или, что еще необыкновеннее, – вечевая новгородская вольница. Сначала приказные судьи, потом мировые, а вконец земские начальники – восемьдесят девять раз, – разбирая дело озерских крестьян, все свои протоколы заканчивали фразой:

...

«Затемъ въ виду общаго шума и невозможности вести обсужденiе дѣлъ судъ (или сходъ) объявленъ закрытымъ».

Пропавшие грамоты – шнуровая книга 36-го года и реестр 49-го – пропали, и гольтепа запросила мануфактуру: – на каком на таком основании мануфактура поставила на общественном болоте корпуса и где у них имеются для этого реестры? – а если нет реестров, то извольте, господа фабриканты, платить такую аренду обществу на болото, по которой вам выгоднее снести корпуса, – а если вы не желаете, то мы, господа гольтепа, пожелаем, на основании ст. 12 Особого Приложения к Своду Законов о состояниях, первые, так сказать, в России, выйти на отруба! – Гольтепа ухватила за горло господина буржуа. В драке волос не жалеют, – и господа фабриканты не сдались, – заварилась буча, война, – целых шестьдесят лет дрались, дважды добирались до Высочайшего Усмотрения, восемь раз разбирались в сенате, – но решали – нерешимое – главным образом на месте, старинным вечевым порядком скулосмещений и костоломств, о которых судьи писали – официально – в официальных бумагах:

125